На ножах

Из нигилизма — в негилизм

Лескову вообще по жизни доставалось и «справа», и «слева». Для «прогрессивных людей» он был мракобесом и консерватором, для реакционеров — опасным вольнодумцем, чья вера вызывала большие сомнения, а политическая позиция явно отклонялась от официоза.

Н.С. Лесков

«На ножах», публиковавшийся в журнале «Русский вестник» с продолжениями в 1870–1871 годах, сразу причислили к литературному направлению, ныне малоизвестному, — антинигилистической прозе. Достоевский с «Преступлением и наказанием» и «Бесами» тоже сюда же относился. Да и «Отцы и дети» Тургенева, с определенными оговорками — тоже. И тот же Лесков еще раньше, в середине 1860-х годов, отметился с романом «Некуда». Были там и другие авторы, менее известные. Само по себе появление такой литературной тенденции вполне объяснимо: раз в обществе есть нигилисты, раз они представлены и в литературном пространстве, значит, неизбежна и реакция. Не всем же нравился нигилизм.

«На ножах» — это в определенной степени постмодернисткий роман, наполненный литературными аллюзиями. Так, например, о Горданове говорится, что был он знаком с Базаровым и Раскольниковым, но первого счел слишком глупым для использования в революционной борьбе, а второго — слишком нервным. То есть Лесков вставил в свой текст героев актуальной, современной ему литературы.

Так вот, «На ножах», как мне кажется, не совсем вписывается в этот ряд. Лесков, конечно, нигилизму ничуть не симпатизировал, но в этом романе основная тема несколько другая. Не обличение нигилистических, а точнее сказать, революционных идей, а разговор о том, что произошло с повзрослевшими нигилистами.

А собственно, что произошло? Молодые люди со взорами горящими, мечтавшие о революции на рубеже 1850–1860-х годов, выросли, поняли, что никакой революции не будет, что общество слишком инертно, а лучшие годы молодости потрачены впустую. А значит, шут с ними, высокими идеями о благе человечества, нужно срочно наверстывать упущенное. То есть строить карьеры, обогащаться, срывать все возможные цветы удовольствий и так далее. Один из главных (и самых мрачных) героев «На ножах», Павел Горданов, сам для себя назвал эту новую жизненную установку «негилизмом» (тут тонкая игра слов, «нигилизм», от латинского nihil, ничто — это отрицание всяческих авторитетов, а «гиль» на сленге разночинцев того времени — глупость, непрактичность, безрассудство… таким образом, «негилизм» — это возведенный в абсолют прагматизм).

Титульный лист к изданию 1875 года

И вот эти молодые люди — ну, не совсем уже молодые, уже за тридцать — ринулись устраивать свои судьбы. Но в отличие от «системных» карьеристов своего времени, эталонных «молчалиных», уважавших закон и готовых десятками лет выслуживаться, у этих экс-нигилистов, а ныне негилистов отсутствовали любые моральные барьеры. В этом смысле они остались нигилистами, ничто для них не значимо — ни религия, ни государственный закон, ни то, что сейчас бы мы назвали «общечеловеческими ценностями». Поэтому с легкостью необыкновенной негилисты стали бандитами. Не примитивными разбойниками с большой дороги, а скорее полукриминальными бизнесменами и чиновниками.

Рестораны-участники шоу «На ножах»: список

Итак, а теперь давайте ознакомимся со всеми ресторанами-участниками знаменитого проекта. Ниже собран полный список заведений по сезонам и городам, которые переделывал шеф Константин Ивлев в рамках телепередачи «На Ножах» на канале «Пятница»:

Рестораны-участники 1-го сезона «На ножах»:

• Freddys — Волгоград;
• Shabash — Волгоград;
• Bolaq — Казань;
• Куйлюк — Казань;
• Вельвет — Королев;
• One — Москва;
• Астерия — Москва;
• Баклажан — Москва;
• Берлога — Москва;
• Авеню — Пушкино;
• Немец-Перец-Колбаса — Ростов-на-Дону;
• У Бориса — Ростов-на-Дону;
• Ярга — Самара;
• Route 148 — Санкт-Петербург;
• Мьод — Санкт-Петербург;
• Пивной этикет — Санкт-Петербург;
• Старый Стокер — Санкт-Петербург;
• Репин — Химки;
• Хлебсоль — Ярославль;
• Шафран — Ярославль.

Рестораны-участники 2-го сезона «На ножах»:

• Стрелецкая застава — Владимир;
• Этаж — Владимир;
• Петров двор — Екатеринбург;
• Эликсир — Екатеринбург;
• Маракеш — Кленово;
• Red — Краснодар;
• Густо Джусто — Краснодар;
• Ухтомская усадьба — Люберцы;
• Кроличья нора — Москва;
• Солод — Москва;
• Венский дворик — Нижний Новгород;
• Компот — Нижний Новгород;
• DEDUSHKA — Пермь;
• Дежавю — Пермь;
• Драма и комедия — Санкт-Петербург;
• Заправка — Сочи;
• Сокол — Сочи;
• WOM cafe — Щелково;
• Арабика — Щелково.

Рестораны-участники 3-го сезона «На ножах»:

• Ё Бар — Анапа;
• Рай — Анапа;
• Луна — Жуковский;
• Rush — Калининград;
• Терраса — Калининград;
• Potato House — Москва;
• Айва — Москва;
• Все свои — Москва;
• Ритмика — Москва;
• Karabas-Barabas — Новороссийск;
• Pub Club — Новороссийск;
• Катана — Павловский Посад;
• Емеля — Подольск;
• Prim-Grill — Санкт-Петербург;
• Два хвоста — Санкт-Петербург;
• Миледи — Санкт-Петербург;
• Маренгольц — Солнечногорск;
• Царский — Солнечногорск;
• Funduk — Сочи;
• Причал — Сочи.

Рестораны-участники 4-го сезона «На ножах»:

• Изба — Боровск;
• Микадо — Боровск;
• Креветка — Зеленоград;
• Barduck — Казань;
• Наше место — Казань;
• Cherdak — Курск;
• Эли`S — Курск;
• Багратионофф — Москва;
• Валисоти — Москва;
• Best Burger — Нижний Новгород;
• В гости — Пермь;
• Синяя борода — Пермь;
• Иван Царевич — Ростов Великий;
• Покровские ворота — Ростов Великий;
• Brucke — Санкт-Петербург;
• Sorry Daddy — Санкт-Петербург;
• Прокофий — Саранск;
• Лес — Тамбов;
• Помидор — Тамбов;
• Deku — Ульяновск.

Чем это ценно сейчас?

Роман написал полтора столетия назад, но тем не менее выглядит вполне современным. Разве устарела его основная тема: превращение пылких идеалистов в беспринципных социальных хищников? Разве мы не знаем примеров, как юноши бледные, чьи взоры горели в 70-80-х годах прошлого века, в 90-е годы трансформировались в бандитов и полукриминальных бизнесменов (или чиновников и политиков, решающих личные проблемы за государственный счет)?

Но самое главное для Лескова (и, думаю, для нас тоже) — это само выражение «на ножах», давшее название роману. В тексте это подробно объясняется. «На ножах» означает, что общество расколото, поляризировано, что никто никому не доверяет — не только «чужим», «но и своим». Все ожидают от другого пакости и готовы дать отпор. Ну, при ближайшем рассмотрении не все, но очень многие. И прежде всего те, кого сейчас бы мы назвали медийными персонами, генераторами мнений.

И это взаимное озлобление, вооружение друг против друга оказывается неизбежным следствием нигилизма, то есть отказа от безусловных нравственных принципов. Если вначале этот отказ мотивируется тягой к справедливости и мечтой о всеобщем счастье, то после превращается в банальное «обогащайтесь». И тогда человек человеку становится волк. Не потому что капитализм к тому вынуждает, а потому что от превращения в волка нас удерживает лишь духовное начало. Соскреби его — и обнажатся клыки… то есть ножи.

Лучи света

Но этот огромный (800 страниц!) роман — не только криминальная история, не только паноптикум духовных жертв нигилизма. Есть там герои противоположного плана, в которых Лесков вкладывал, как мне кажется, самые светлые стороны своей души.

Это прежде всего провинциальный священник Евангел, «поэтический поп», как называют его друзья, — человек солнечный, остроумный, неплохо образованный, но при том ни на кого не давящий авторитетом, старающийся всех понять.

Это пожилой отставной майор Форов, который относит себя к нигилистам старого образца — парадоксальный пример человека крайне совестливого, абсолютно честного, нелицеприятного, сострадательного, и при том позиционирующего себя как атеиста. Закадычный друг отца Евангела. В финале дается некий намек, что на смертном одре он уверовал.

Это жена Форова (и тетка Висленева) Катерина Астафьевна, глубоко верующая православная христианка — горячая, порывистая, не слишком образованная, но, что называется, с большим сердцем.

Это молодой чиновник Подозёров (некоторые литературоведы полагают, что в Подозерове Лесков напрямую описал себя), человек честный, принципиальный, совершенно бескомпромиссный, готовый жизнь отдать за други своя, и не только даже за други, но и вообще за любого человека, которого ему жалко. «Испанский дворянин», как его называют окружающие (тут подразумевается герой популярной в те годы пьесы французских драматургов-соавторов Адольфа Д’Эннери и Филиппа Дюмануара «Дон Сезар де Базан»).

Кадр из фильма «На ножах», 1998, реж. А. Орлов

И наконец, это молодая генеральша Александра Ивановна Синтянина, вся жизнь которой — подвиг. Ради того чтобы спасти от каторги людей, которых выдал на допросе ее бывший жених, Висленев, она соглашается выйти замуж за пожилого и крайне неприятного типа, генерала Синтянина, начальника тайной полиции того неназванного провинциального города, где происходит основное действие «На ножах». Старик Синтянин — типичный «домашний тиран», загнавший в гроб прежнюю жену, от которой у него осталась маленькая дочка Вера, глухонемая. Александра Ивановна становится для девочки любящей матерью, умудряется укротить бешеный нрав старого генерала, который постепенно проникается к ней если и не любовью, то искренней симпатией и уважением. Женщина она энергичная и умная, видящая людей насквозь. Глубоко верующая и при этом не ханжа и не фанатичка.

Собственно, весь роман и построен как противостояние, с одной стороны, компании ненавидящих друг друга «пауков в банке», нигилистов Горданова, Бодростиной, Висленева и Кишенского, и с другой — дружеской компании отца Евангела, Форовых, Синтяниной и Подозерова. Это противостояние не только на словах — дело доходит и до дуэли между Подозеровым и Гордановым, где тот подло, в нарушении всех дуэльных правил, убивает «испанского дворянина». Который остается жив лишь волею случая (и автора). Затем Горданов клевещет на отца Евангела и Форова, из-за чего их обвиняют в организации крестьянского бунта и сажают в тюрьму.

На ножах

Прочитала и хожу под таким впечатлением, что трудно правильно подобрать слова. Во-первых, очень массивный томик, но читается очень плавно, хотя и долго)) Полный по-лесковски запоминающихся персонажей, переданных фантастически легко и красиво, с богатыми переливами прекрасного русского языка. Во-вторых, для меня это был новый «пласт общества». В «Житие одной бабы» он познакомил меня с крестьянством, в «Леди Макбет Мценского уезда» — со сложными купеческими отношениями, в «Соборянях» — с духовенством, и вот пришла пора людей «благородного сословья». В-третьих, аннотация у книги — ни о чем, чего ждать я не знала. А получила прекрасный роман, погрузивший меня в жизнь 19 века, с интригами, убийствами, любовями, предательствами и особенным русским неторопливым, но неминуемым оттенком отношений. Роман действительно очень неторопливый, полный подробностей и деталек века, позволяющий ощутить себя буквально в центре водоворота сюжета и множества действующих лиц. А лица-то какие! Глафира Бодростина — ураган, фейерверк, о который так легко повредится, Александра Синтянина — твердь земная, на которую так хочется опереться, да не каждому дано, Лариса — тихий омут, где может черт те кто водится, Катерина Форова — безрассудная или скорее безрассудочная оригиналка, Алина — тетя с очень гибкой моралью и гибким же умом. Мужики им под стать собрались, один затмевает другого)) От циника и этически падшего «комбинатора» до фаталиста-нестяжателя. Примечательно, что Лесков не делает их радикально черными или белыми. Только к Александре мне показалось он был неравнодушен. Да и она живет неровной жизнью -не только белая полоса у нее. Остальные, даже представленные с очень неприглядных сторон, показаны и с других позиций. То есть читателю дается возможность самому отмерить меру осуждения и оправдания каждому. Ну например, если человек реальный и пожизненный подлец, то предложено подумать над особенностями его рождения и воспитания, если бесхарактерный трус и тупица — то посмотрите к чему это приходит; во общем ни у кого жизнь не сахар и каждый кузнец своей судьбы. Провинциальное общество взбудоражено приездом пары молодых вертопрахов, имеющих грандиозные планы и еще более грандиозные амбиции. С этого начитается наша история. Пока мы следим за разворачивающимися событиями, нам раскрываются многие тайны отношений, попирающих семейные ценности, показываются циничные аферы (а как смешно описывается «приобретение мужей» и отпущение их на последующий «оброк» или «барщину», мне кажется автор улыбался когда писал), незаметно внедряется мысль о человечности отношений и бесчеловечности поступков, без особого поучения показаны наглядно результаты наивной веры вертопрахам. Помимо прочего мы поучаствуем в детективном сюжете, завязанном на большое наследство и надежды об оном; в драматическом развращении невинных и романтическом воссоединении любящих. Будет и социальная затронута составляющая — о крестьянстве сказано довольно определенно. Уже в процессе чтения становилось понятно отчего роман был запрещен современниками, отчего «правда глаза колола», так как делала и делает она это в книге очень метко. Концовка заставляет задуматься о воздаянии за труды каждому и о том, что каждый наш поступок пускает круги по воде, и кого он затронет в какой степени зависит прежде всего от нас.

Сомнительная польза

Сначала мне казалось, что на экране — рекламный проект для провинциальных ресторанов. Но это не так: на самом деле, шоу Ивлева бесполезно. Большинство общепитов, которые проходят через «ивлевское» обновление, в итоге, либо возвращается к привычной концепции (а там столовские меню, долги и безрадостная жизнь), либо закрывается через пару месяцев работы. Даже сам Константин признавался, что после его шоу выживает лишь 30 процентов кафе. Но выживание — не есть процветание.

«Пять дней съемок в закрытом кафе принесли нам больше убытков, чем прибыли. Выхлоп был минимальный. Если говорить о конкретных суммах, то потеряли мы около 200 тысяч рублей, а в качестве компенсации получили примерно 50», — рассказывал Аркадий Шаров, один из участников проекта.

Одно и то же

Чтобы полностью оценить формат передачи и ее сюжетные перипетии, достаточно посмотреть хотя бы один выпуск. Сценарий прост, как инфузория, и умещается в элементарную схему:

1. Ивлева приводят в умирающую и никому не нужную кафешку. Ребята, работающие в этом аду, жалуются на отсутствие посетителей и денег.
2. Ивлев пробует убогие блюда из старомодного меню, после материт поваров и разбирается с ними на кухне (где либо грязно, либо ползают тараканы). Персонал не понимает своих ошибок, спорит с ресторатором, но получает пару ласковых и успокаивается.
3. Константин проверяет, справится ли кухня с бешеным наплывом посетителей, и в общепит слетается толпа людей. Повара в панике, гости в шоке, еда — говно.
4. Ивлев меняет концепцию ресторана, вывеску, дизайн и меню. Учит поваров готовить свои блюда и объявляет о том, что скоро в общепит заявится еще одна кучка посетителей. Справьтесь хотя бы с ней.
5. Сначала все традиционно косячат, а после собирают остатки своей чести и выходят из тяжелой ситуации. Ивлев желает ресторану удачи и уезжает навстречу новым приключениям. Все счастливы.

И так буквально в каждом выпуске. Если просмотр двух-трех эпизодов еще может принести хоть какое-то удовольствие, то лицезреть этот конвейер на постоянной основе невозможно. Начинаешь предугадывать, что будет в следующем кадре, и впадаешь в уныние.

Значение

Уже современники (в частности, Достоевский) отметили запутанность авантюрного сюжета романа, натянутость и неправдоподобность описанных в нём событий. После этого к жанру романа в чистом виде Н. С. Лесков больше не возвращался. Как отмечал Максим Горький, «после злого романа „На ножах“ литературное творчество Лескова сразу становится яркой живописью или, скорее, иконописью, — он начинает создавать для России иконостас её святых и праведников».

В советское время роман не переиздавался по цензурно-политическим соображениям из-за несоответствия направленности романа коммунистическому строю. Так, роман не вошел даже в 11-томное собрание сочинений Лескова, изданное в 1954—1958 гг., и впервые был переиздан в СССР лишь во время Перестройки в 1989 году в 12-томном собрании сочинений Лескова.

Отрывок, характеризующий На ножах (роман)

– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! Или отступление. Auch gut. Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить: – Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен. Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена: – Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал. Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.

История создания

Из-за обильной правки редактора произведение не соответствовало первоначальному замыслу автора, о чём сам Лесков в письме к П. К. Щебальскому от 14 октября 1871 года говорит: «Да, ещё: что это значит, что в сентябрьской книге нет окончания моего романа, которое послано, кажется, своевременно? Если опять что не по нраву, то надо было прислать корректуру, и я бы переделал. Сокрушил меня этот роман, и свертел я его как не думал, благодаря всем этим qui pro quo

».

Неприятности с изданием романа прослеживаются в переписке Лескова. В письме к сотруднику «Русского вестника» Н. А. Любимову от 18 ноября 1870 года (вскоре после выхода в свет начала романа) автор возмущается самоуправством редакции: «Убийственнее всего на меня действует то, что я никак не могу взять в толк причин произведенных в моем романе совсем уже не редакторских урезок и вредных для него изменений. Так, выпущены речи, положенные мною в основу развития характеров и задач (например, заботы Форовой привести мужа к Богу); жестоко нивелирована типичность языка, замененная словами банального свойства (например, вместо: „не столько мяса поешь, сколько зуб расплюешь“ заменено словом „растеряешь“), ослаблена рисовка лиц <�…>

В апреле 1871 года Лесков пишет Щебальскому: «На редакцию „Р<�усского> в<�естника>“ трудно не жаловаться, ибо сами же Вы видите, что приходится лепить, да и перелепливать тожде да к томужде, и ото всего этого не выходит ничего иного, кроме досады, охлаждения энергии, раздражения, упадка сил творчества и, наконец, фактических нелепостей и несообразностей вроде тех, которые Вами усмотрены

». Лесков признается П. К. Щебальскому в этом же письме: «…я дописываю роман, комкая все как попало, лишь бы исполнить программу ».