ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ БЛОКА
Блок умер 7 августа 1921 года. Последнее его стихотворение было написано в феврале 1921 года. Это стихотворение «Пушкинскому дому»:
Имя Пушкинского Дома В Академии Наук! Звук понятный и знакомый, Не пустой для сердца звук!
Это – звоны ледохода На торжественной реке, Перекличка парохода С пароходом вдалеке.
Это – древний сфинкс, глядящий Вслед медлительной волне, Всадник бронзовый, летящий На недвижном скакуне.
Наши страстные печали Над таинственной Невой, Как мы черный день встречали Белой ночью огневой.
Что за пламенные дали Открывала нам река! Но не эти дни мы звали, А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих Кратковременный обман, Прозревали дней грядущих Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе! Не твоих ли звуков сладость Вдохновляла в те года? Не твоя ли, Пушкин, радость Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый И родной для сердца звук – Имя Пушкинского Дома В Академии Наук. Вот зачем, в часы заката Уходя в ночную тьму, С белой площади Сената Тихо кланяюсь ему.
Начало стихотворения – это пушкинский Петербург, прямая перекличка с «Медным всадником» Пушкина, а обращение к Пушкинскому дому – прямая отсылка к Пушкину.
Звук понятный и знакомый, Не пустой для сердца звук.
Почему не пустой. Потому что Пушкин так много значит для Блока и для Петербурга как города Пушкина и Блока.
Это – звоны ледохода На торжественной реке.
Ср. у Пушкина в «Медном всаднике»:
Или победу над врагом Россия снова торжествует, Когда, взломав свой синий лед, Нева к морям его несет И, чуя вешни дни, ликует.
Это – древний сфинкс, глядящий Вслед медлительной волне.
Образ сфинкса для Блока – символ Петербурга, стерегущий Неву. У Пушкина в «Медном всаднике» сфинкса нет, а сенат стерегут львы. Там «как живые, стоят два льва сторожевые». Именно с Сенатской площади Блок в последний раз шлет поклон Пушкину, его дому. Но зато у Блока прямая перекличка с пушкинским памятником Петру – медным всадником :
Всадник бронзовый, летящий На недвижном скакуне.
Обращает на себя внимание этот образ летящего всадника на недвижном скакуне. Вспомним, как у Пушкина:. И, обращен к нему спиною, Простерши руку в вышине, Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Гигант на бронзовом коне
И, обращен к нему спиною, Простерши руку в вышине, Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Гигант на бронзовом коне.
О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?
Далее Блок, будучи коренным петербуржцем, всецело во власти этого города и его белых ночей, погружается в настоящее. Но настоящее обмануло его надежды:
Наши страстные печали Над таинственной Невой, Как мы черный день встречали Белой ночью огневой.
А у Пушкина в «Медном всаднике» белые ночи короткие, благостные, совсем другие:
Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла.
Как радужны были надежды Блока, как по-пушкински неистова была жажда счастья и свободы, воплотившаяся в неукротимой и раздольной Неве:
Что за пламенные дали Открывала нам река! Но не эти дни мы звали, А грядущие века!
А надежды были обмануты.
Пропуская дней гнетущих Кратковременный обман, Прозревали дней грядущих Сине-розовый туман.
Что прозревали? На что надеялись? На Пушкина, на воспетую им свободу:
Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе!
Как установили пушкинисты, это у Блока реминисценция раннего – 1818 года – стихотворения Пушкина, обращенного к Н.Я. Плюсковой, фрейлине императрицы. Собственно, Пушкин пишет об императрице Елизавете Алексеевне, но с течением времени тайная свобода приобрела расширительный смысл, и Блок имеет в виду – через сто лет после этого стихотворения – совсем другую свободу. В этом стихотворении Блока все – от Пушкина:
Не твоих ли звуков сладость Вдохновляла в те года? Не твоя ли, Пушкин, радость Окрыляла нас тогда?
В какие года? Года надежды, когда он прозревал дней грядущих сине-розовый туман. И постоянное обращение к Неве как символу Петербурга и Пушкина в нем. Нева у него – торжественная река, медлительная волна, таинственная Нева и, наконец:
Что за пламенные дали Открывала нам река.
Для Блока имя Пушкинского дома – родной для сердца звук. И этот родной звук – имя Пушкина – сопровождает его в последнем пути, в грядущем закате, который он уже ощущает:
Вот зачем, в часы заката, Уходя в ночную тьму, С белой площади Сената Тихо кланяюсь ему.
Последний прощальный поклон Блока Пушкину, его дому. Потому что Пушкин – его всё, его и Петербурга.
На уровне жанра
а) Маргинальность проявляется вследствие разрушения традиционного романного жанров, перед нами – форма «промежуточной словестности», включившая в себя литературу, теорию литературы, философию, культурологию и утратившая жанровую специфику. Нельзя выделить ведущую жанровую черту – жанровый синкретизм. Одновременно это и литературное произведение, и литературоведческое и даже культурологическое исследование, в котором сам автор рефлексирует по поводу написанного.
б) В романе декларируется отказ от назидательности, серьезности, автор сам неоднократно указывает на это – беллетризация произведения.
в) На интертекстуальный характер произведения указывает включение в него наравне с авторским текстом многочисленных цитат русской и зарубежной классики. Цитируются А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Гоголь, И. Тургенев, Л. Толстой, Ф. Достоевский, Ф. Тютчев, А. Фет, Н. Чернышевский, А. Островский, А. Чехов, А. Блок, Ф. Сологуб, И. Бунин, В. Хлебников, В. Маяковский и др. Заимствования и цитирование из зарубежной литературы: А. Дюма, Ч. Диккенс, Марк Твен, Э. Ремарк. Особенность цитирования заключается в том, что большинство цитаций не выходит за рамки школьной программы (это также отмечено автором в «Комментариях»).
Наряду с литературными в тексте встречаются цитаты из «советского фольклора», советские штампы и клише. Часто цитаты используются с целью иронизирования, пародирования.
Текст насыщен внетекстовыми аллюзиями на события советской эпохи, реминисценциями на произведения русской классики, что подчеркнуто названиями разделов, частей, глав и эпиграфами к ним.
Название первого раздела – «Отцы и дети (Ленинградский роман)» отсылка к тургеневскому роману. Название второго раздела «Герой нашего времени (Версия и варианты первой части)» отсылает нас к роману Лермонтова. Название третьего раздела «Бедный всадник (Поэма о мелком хулиганстве)» — каламбур, представляющий собой «смесь» из названий произведений Пушкина и Достоевского «Медный всадник» и «Бедные люди», эпилог «Утро разоблачения, или Медные люди» — то же.
«Пролог, или Глава, написанная позже остальных» имеет название «Что делать?» и воспроизводит названия двух романов Чернышевского. Вообще, композиционное построение «Пушкинского дома» отчасти напоминает композицию «Что делать?»: повествование начинается с описания загадочной смерти, затем делается экскурс в прошлое (предыстория «смерти»), затем выясняется, что «смерть» смертью не была (или была – зависит от варианта финала).
Тексты глав внутри разделов и приложений отсылают нас то к «Пророку» Пушкина и Лермонтова и «Безумию» Тютчева, то к «Фаталисту» и «Маскараду» Лермонтова, то к «Бесам» Пушкина и Достоевского и «Мелкому бесу» Сологуба, то к «Выстрелу» и «Медному всаднику» Пушкина, то к «Бедным людям» Достоевского, то к «Трем мушкетерам» Дюма (г-жа Бонасье), то к античной мифологии («Ахиллес и черепаха»). Их наличие в произведении широко раздвигает культурное пространство романа, активизируя мысль и воображение читателя, а также помогает экономить языковые средства. – наличие широкого культурологического контекста.
На уровне эстетики
Подчеркнутая антиэстетичность, шок, эпатаж, вызов, брутальность, жестокость зрения, тяга к патологии, антинормативность, протест против классических форм прекрасного, традиционных представлений о гармоничности и соразмерности;
Антиэстетичность и эпатажность: употребление ненормативной лексики, описание попоек, описание унитаза в прихожей дяди Диккенса.
Вызов: статьи Левы – вызов современному литературоведению.
Нарушение традиционных представлений о гармонии формы и содержания: писатель не пытается сохранить в глазах читателя иллюзию: это жизнь, а, напротив, постоянно подчеркивает: это художественное произведение, подчиняющееся своим собственным законам, это текст.
На уровне композиции
Фрагментарность и принцип произвольного монтажа: при несомненной симметричности и кольцеобразности построения «Пушкинского дома», композиция произведения обладает большой степенью свободы. Если опустить одну из «вставных» частей (лирические отступления в духе Гоголя и Чернышевского, произведения «сторонних авторов» — статьи Левы и новеллы дяди Диккенса и проч.), роман не утратит присущей ему законченности, но станет однолинейным. Отказываясь от сплошного, непрерывного, нерасчлененного повествования, обладающего хронологической последовательностью, Битов и основные разделы строит из относительно законченных и самостоятельных глав, которые можно было бы поменять местами, не разрушив произведения. В романе присутствует множественность финалов, в том числе взаимоисключающих.
Торжество деконструктивистского принципа: художественное пространство и время битовского романа разомкнуты, неоднородны, альтернативны, старые связи разрушены и в хаосе установлены новые связи, причем в основном с помощью авторских отступлений и комментариев к происходящему, а не средствами сюжета и композиции.
Несоразмерность частей: действие первого и второго раздел протекает в одно и то же время, но события практически не пересекаются (первый раздел – «диалектика души», второй – «описание любовей Левы, культ тела») и охватывают по объему несколько десятилетий. Художественное время третьего раздела занимает всего несколько дней, художественное место ограниченно Пушкинским домом и прилегающей местностью. Это дисгармоничность, нарушение пропорций хронотопа.
Описание событий не соотносится с логическим развитием событий, сюжетом управляют не внешние события, а воля автора. Сочетание несочетаемого: поэт+алкоголик, ученый+алкоголик, философия+выпивание спиртных напитков, различные финалы, романное и «построманное» пространство.
На уровне аксиологии
Деканонизация: во-первых, литературы и литературоведения; во-вторых, образа положительного героя; в-третьих, советской эпохи.
Ореол, окружающий литературоведение и вообще филологические науки, развеивается при ироничном описании «Пушкинского дома» и описании «академической среды», а также при «пересказе» Левиной статьи.
Характерные для русской классической литературы мотивы, герои и сюжетные положения по-новому обыгрываются, снижаются, даже вульгаризируются. Наиболее отчетливо выявляет себя данная тенденция в использовании таких культурных знаков русской классической литературы, как «пророк», «герой нашего времени», «маскарад», «дуэль», «бесы», «медный всадник», «выстрел».
Развенчивается образ «Положительного героя», которым может показаться Лева. Во всем его характере проявляется двойственность, неустойчивость, аморфная податливость. Одоевцев не подлец — но и не порядочный человек; не бездарь – но и не рыцарь науки; не плебей, скорее человек утонченный – но и не аристократ духа. Мысль, чувство, поведение героя как бы зажаты в обруч требований существующей системы.
Советская эпоха осмеивается, принижается, «пушкинская» эпоха возвеличивается.
Однако Лева является положительным человеком в глазах окружающих – обладает некоторой «репутацией». Границы между добром и злом, между «идеалом» и «антиидеалом» в сознании эпохи – размыты.
Любовь и ненависть смешаны – любовь к Фаине полна противоречий. Лева покоряется Фаине, которая заставляет его ревновать «ко всему, что движется», и упивается покорностью Фаины, своей властью над ней, приобретённой после «истории с кольцом».
Оппозиции «смех-ужас», «прекрасное-отвратительное», «высокое-низменное» тоже размыты. Особенно ярко – полилог между Митишатьевым, «двумя» Левами и Бланком в разделе «Бедный всадник» (в частности эпизод полилога о Пушкине-арапе: Пушкин – черный семит).
Онтологической оппозиции «Жизнь-смерть» тоже не существует: автор воскрешает Леву после его смерти.
На уровне содержания
Неопределенность возникает с самого начала – неясно время действия: 196.. год. Неясно происхождение героя: является ли он потомком Одоевских или он – лишь их однофамилец?
Кто приходится настоящим отцом главному герою? (И еще раз двойной отец, когда наступает возмездие, когда он раздавлен собственным предательством, когда расширяется образ дяди Диккенса и заслоняет отца… Потому что хотя автор и посмеивается над Левой за юношескую игру воображения, однако и сам еще не решил окончательно, что дядя Диккенс ему не отец. Чего не бывает?..»). Несмотря на то, что автор вроде бы дает однозначные ответы на эти вопросы остаётся чувство недосказанности – отсюда «культ неясностей», порожденный самой эпохой.
Лева Одоевцев растет в искусственно-иллюзорном мире, где все будто бы дышит порядочностью и благородством, а на самом деле основано на лжи и эгоизме. Истинное положение вещей от Левы с детских лет скрывается. Воспитывая Леву на абстрактных идеалах, родители приучают его «аристократически» не замечать окружающую действительность. Лева – дезориентированный человек, не знающий жизни, выросший на мифах о собственной стране и собственной семье, кожей впитавший требуемые правила игры.
Мир Левы – иллюзорен.
В романе много пропусков, на которые автор сам указывает, например, описание школьных годов Левы.
Намеки: Лева должен был давать показания по одному делу, в котором был замешан товарищ, но уехал; когда вернулся, то обнаружил, что дело замяли, а товарищ пропал – арестован:
На уровне художественных принципов и приемов
а) Инверсия: перелицовывание названий классических произведений отечественных и зарубежных авторов, инверсия образа Диккенса – от возвышенного (писателя) до приземленного (дядя Мити, тоже, впрочем, писателя).
б) Ирония: описание Пушкинского дома, частая авторская насмешка над Левой, ирония по поводу его поступков.
в) Игра как способ существования в реальности и искусстве: весь роман можно уподобить литературной игре. Автор постоянно напоминает нам, что мы читаем о событиях не реальной жизни, а о выдуманных, что не стоит сопереживать герою, т.к. он является вымышленным. Своеобразна форма взаимодействия литературы и действительности: реальность, отображенная в романе, и литература как способ отражения реальности настолько переплетаются, что сам текст романа становится реальностью, а реальность становится текстом. Можно сказать, текст репрезентирует реальность, потому что реальность без этого текста существовать не может.
Возможность сокрытия подлинных мыслей и чувств: автор не углубляется в психологию героев, не объясняет мотивы их поступков, нам неизвестны их мысли – все это помогает ему формировать «сюжетные загадки».
Разрушение пафоса: ироничный тон повествования, постоянные напоминания о том, что мы читает «просто литературное произведение», игра со смыслами, включение в текст литературоведческих размышлений и отступлений, рефлексия над написанным разрушают романный пафос, и произведение уже не воспринимается как традиционный художественный роман.
Была использована литература:
1. А. Битов. Пушкинский дом. – СПб.: Азбука: Азбука-Классик, 2000.
2. И.С. Скоропанова. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие. – М.: Флинта: Наука, 2001.
Другие образцы анализов текста:
Филологический и уровневый анализ стихотворения И. Бродского «Ниоткуда с любовью»
