Поэзия баратынского: общая характеристика, анализ сборника «сумерки»

Пафос поэзии Баратынского

Поэт пушкинской эпохи, близко знакомый не только с Пушкиным, но и с поэтами его круга, нередко обращавшийся к темам, мотивам, образам их творчества как «формам времени», Евгений Абрамович Баратынский (нередко его фамилию пишут «Боратынский»; 1800—1844) внес в свою поэзию лермонтовские настроения, остро ощутив приближение эпохи общественных сумерек. Очарованию и иллюзиям эпохи гражданской экзальтации он противопоставил разочарование и безыдеальность эпохи безвременья.

В середине своего жизненного пути и почти у истоков творческого становления он пишет два стихотворения — «Муза» и «Мой дар убог и голос мой негромок…». Это не просто программные произведения или эстетические манифесты, а своеобразные автопамятники, попытка определить себя, свое место в истории и предугадать свою судьбу.

Не ослеплен я Музою моею:

Красавицей ее не назовут…

И далее, на протяжении всего 12-стишия, почти в каждой строке толпятся отрицательные частицы «не» и «ни», трезво фиксируя то, чего нет у Музы поэта. Но в этой череде отрицаний незаметно возникает лик героини, то, чем «поражен бывает мельком свет», — «ее лица необщим выраженьем». И в этом определении заключен весь пафос стихотворения — установка на оригинальность, не бросающуюся в глаза, но глубинно скрытую в тайниках поэтической мысли.

Пафос своей поэзии Баратынский афористически выразил в стихотворении «Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!..». Уже первая строка девятистишия — два восклицания, выражающие устойчивость главного образа поэзии, почти ее мирообраза, связанного с приоритетом мыслительного начала и передающего состояние художника, ее «жреца». Сравнивая себя со скульптором, музыкантом, художником, со всеми творцами, тяготеющими к чувственным образам, к пластике форм, поэт-мыслитель боится, что не справится с воссозданием всего многообразия земной жизни:

Но пред тобой, как пред нагим мечом,

Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

Поиск языка поэзии мысли, философской лирики — так можно определить направление творческих экспериментов Баратынского. Наследуя традицию русского любомудрия, открытия Веневитинова и Вяземского в области метафизического языка поэзии, именно Баратынский сумел облечь мысль в плоть чувства и поэтического слова, сделать мысль переживанием.

Жизнь Баратынского не богата внешними событиями. Большую ее часть он прожил в кругу своей семьи в подмосковном имении Мураново, проявив себя как рачительный хозяин и изобретатель в сфере архитектурно-инженерной деятельности. Но в ранней молодости было в его жизни событие, которого вполне хватило бы на сюжет романтической поэмы или даже драмы. Учась в привилегированном Пажеском корпусе, он вместе с друзьями, подражая шиллеровским «Разбойникам», совершил кражу, был исключен и разжалован рядовым. Затем последовала служба в Финляндии. Это не могло не сказаться на процессе взросления юного Баратынского: затронуто было самолюбие, пережито унижение солдатской жизни.

Самораскрытие, исповедальность, автобиографизм и даже автопсихологизм тем не менее почти отсутствуют в его поэзии финляндского периода, где он сформировался как поэт. Достаточно прочитать его довольно объемную элегию «Финляндия», чтобы почувствовать, как в ней личные эмоции, «я» певца чем дальше, тем больше погружаются в пространство раздумий о смене поколений, о бездне лет, о мгновении и вечности, о борении с судьбой. Утверждение личной свободы и независимости в потоке истории, перед «законом уничтоженья» и «обетованного забвенья» — вот сфера рефлексии лирического героя элегии.

«Не вечный для времен, я вечен для себя…», «Мгновенье мне принадлежит, // Как я принадлежу мгновенью!», «Я, невнимаемый, довольно награжден // За звуки звуками, а за мечты мечтами» — за этими философскими максимами открывается особое состояние поэта, которое можно обозначить как философскую экзальтацию и автоинтеллектуализм. Свою ссыльную жизнь он осмысляет не как превратности судьбы, а как философию судьбы, как вариант экзистенциальной философии.

Раскрытие мыслительного процесса в центре элегии «Финляндия». И сам топос, и образ ссыльного не больше чем рама для воссоздания этапов, стадий развития философской рефлексии. И если три первых строфы прочно запрятали «я» лирического героя, лишь иногда напоминая о нем притяжательными местоимениями «мой», «мне», «меня», то в заключительной, четвертой строфе «я» вырывается на просторы размышлений о времени и судьбе, провозглашая свое право на автоинтеллектуализм.

Обретение «читателя в потомстве»

Таким читателем стал Осип Мандельштам. В статье «О собеседнике» (1913) он сравнил данное стихотворение с «запечатанной бутылкой», которую «мореплаватель в критическую минуту бросает в воды океана»:

«Читая стихотворение Баратынского, я испытываю то же самое чувство, как если бы в мои руки попала такая бутылка. Океан всей своей огромной стихией пришёл ей на помощь, — и помог исполнить её предназначение, и чувство провиденциального охватывает нашедшего. В бросании мореходом бутылки в волны и в посылке стихотворения Баратынским есть два одинаковых отчётливо выраженных момента. Письмо, равно и стихотворение, ни к кому в частности определённо не адресованы. Тем не менее оба имеют адресата: письмо — того, кто случайно заметил бутылку в песке, стихотворение — «читателя в потомстве». Хотел бы я знать, кто из тех, кому попадутся на глаза названные строки Баратынского, не вздрогнет радостной и жуткой дрожью, какая бывает, когда неожиданно окликнут по имени».

• «Водопад», анализ стихотворения Баратынского

• «Разуверение», анализ стихотворения Баратынского

• «Чудный град порой сольётся…», анализ стихотворения Баратынского

• «Весна, весна! Как воздух чист!», анализ стихотворения Баратынского

• «Муза», анализ стихотворения Баратынского

По писателю: Баратынский Евгений Абрамович

Композиция, образы, тропы

В отношении композиции стихотворения прежде всего бросается в глаза мастерский перенос окончания фразы, начатой в первой строфе, – во вторую:

Таким образом, основной смысл поэтического послания («Моё бытие – в моих стихах») чётко распадается на две равные, равнозначные части: бытие и стихи. «В моих стихах» – это композиционная ось стихотворения, скрепляющая обе части воедино.

Далее бросается в глаза, насколько по-разному сделаны эти части. Основное поэтическое средство первой строфы – эпитеты, но какие! Все они, кроме одного, представлены не полными (как обычно), а краткими прилагательными – знаками того, что земное бытие человека преходяще, хоть кому-то и «любезно». И лишь эпитет последнего стиха первой строфы – далёкий потомок – принадлежит к числу так называемых постоянных эпитетов: потомок далёк всегда.

Совершенно иначе сделана вторая часть – вторая строфа стихотворения. Ведь когда поэт в первой части пытается кратко представить основные черты своей личности, своего бытия – он делает это обычным, описательным образом, и тут ему на помощь приходят эпитеты. Во второй части рассказ ведётся о том, что вообще делают или должны делать стихи, каково их главное предназначение в будущем, для которого они только и существуют, и каким представляется поэту воздействие его стихов на душу далёкого потомка:

В этой строфе нет ни одного эпитета, ни одного тропа – они здесь неуместны, здесь ясно и просто говорится о важном. А ведь для души нет ничего важнее, нежели быть понятой, услышанной: душе в её земном бытии, «в поколенье», важнее всего найти друга. Теперь до конца становится понятна мысль первой строфы: другу – вот кому «любезно» наше бытие

Найти «в поколенье» друга важнее, чем найти «в поколенье» читателя. Только друг точно способен понять душу поэта, а поймёт ли её иной читатель-современник (не друг) – Бог весть

Теперь до конца становится понятна мысль первой строфы: другу – вот кому «любезно» наше бытие. Найти «в поколенье» друга важнее, чем найти «в поколенье» читателя. Только друг точно способен понять душу поэта, а поймёт ли её иной читатель-современник (не друг) – Бог весть.

Однако если стихи, которые и есть душа поэта, будут существовать и после его физической смерти, то вот тогда читатель станет жизненно необходим: ведь без него и душа поэта не будет существовать. Она не сможет существовать, если не «окажется с душой его (читателя) в сношенье». Два последних стиха афористически соотносят друга и читателя, ставя знак равенства между ними. Но только первый (истинный друг) может существовать лишь «в поколенье», а второй (истинный читатель) – «в потомстве».

Анализ стихотворения Е. А. Баратынского «Мой дар убог и голос мой не громок…»

Стихотворение увидело свет в 1828 году на страницах журнала «Северные цветы». К этому времени Евгений Абрамович уже был семейным состоявшимся человеком со сложившимися взглядами и определенным влиянием в литературных кругах. Но как каждого творческого человека, его волновало, какое место в истории займет его поэзия.

Лирический герой произведения явно ассоциирован с самим автором. Короткое камерное стихотворение отражает раздумья автора о собственной литературной судьбе. Оно содержит такие средства художественной выразительности:

• инверсию – «дар убог», «голос мой не громок», «бытие любезно», «далекий мой потомок», «душа моя», «с душой его», «нашел я», «найду … я», «найдет потомок» – которая позволяет сделать акцент на последнем слове каждой фразы и обеспечивает гармоничную рифмовку;
• эпитеты – «убог(ий) дар», «далекий потомок»;
• олицетворение – «любезно бытие» – наделяет человеческими чертами философскую категорию – существование, краткое прилагательное «любезно» употребляется в значении «полезно», «поучительно», «познавательно»;
• лексику высокого стиля – «бытие», «потомок» – она придает стихотворению нотки патетики;
• антитезу – «… убог, … не громок, но … живу»: в ее рамках поэт преуменьшает свои поэтические способности, он не переоценивает собственного общественного влияния, но отстаивает право на самовыражение;
• риторический вопрос – «как знать?» – отражающий сомнения поэта;
• лексический повтор – «душа моя окажется с душой…» – который выражает возможность, желательность духовного единения с потомками.

Краткие прилагательные «убог», «громок», «любезно» придают речи книжный, торжественный характер. Наряду с этим частотность личных местоимений придает стихотворению доверительность, глубокую исповедальность: автор пытается поделиться со своими читателями сокровенным. Существительное «сношенье» имеет значение «связь, общение».

Стихотворением «Мой дар убог…» поэт выражает надежду, что его жизненный опыт будет интересен потомкам, что то, что волнует его, будет волновать и грядущие поколения, а его поэзия найдет отклик в их сердцах. Эта надежда оправдалась: протянутая через столетия рука поэта встретилась с другой рукой, а творчество Евгения Абрамовича Баратынского навсегда останется истинным украшением русской классической литературы.

Рубрики стихотворения: Анализ стихотворений ✑ Короткие стихи ✑ Стихи длиной 8 строк ✑

Метр, ритм, особенности рифмовки

Стихотворение написано тем же размером – пятистопным ямбом, с чередованием женской и мужской рифм, – что и стихотворение под названием «Муза» («Не ослеплён я музою моею…»), созданное в следующем, 1829 году и тоже впервые опубликованное в альманахе «Северные цветы», но уже на следующий, 1830 год. Таким образом, «Муза» звучит и воспринимается как своеобразное продолжение стихотворения «Мой дар убог…». Впрочем, рифмовка там иная: если в данном стихотворении она кольцевая (опоясывающая), то в стихотворении «Муза» первый и третий катрены написаны чередующимися рифмами, а второй последовательными.

Особого внимания от читателя «в потомстве» требует рифма «мое» / «бытие», где рифмуется звук je. Вот что пишет об этом современный филолог С. А. Фомичёв:

«По инерции обыденной первой строки обычно и вторую произносят: «Но я живу, и на земли моё», — пренебрегая окончанием предыдущего слова. И получается невозможная для стиха Баратынского стилистическая какофония. Нет, у него — коли «на земли», так непременно «мое», то есть опять же архаическая (а, стало быть, отнюдь не обыденная) форма слова, требующая соответствующей рифмы в третьей строке: «бытие» (а ни в коем случае не «бытиё», житьё-бытьё).

Вообще пристрастие Баратынского к рифме с огласовкой на архаическое е вполне очевидно».

Тема, жанр и литературное направление

Тема данного стихотворения – смысл и назначение поэзии в настоящем и в будущем. Соответственно стихотворение принадлежит к такому жанру (виду) лирики, как стихи о поэте и поэзии. Этот жанр является столь же древним, как сама лирика: видимо, именно поэтому данное произведение было представлено в цикле «Антологические стихотворения».

Особенно популярен этот жанр стихов о поэте и поэзии в европейской лирике эпохи Баратынского – эпохи позднего, исполненного саморефлексии, романтизма. Поздний романтик готов признать свой дар «убогим» и голос «негромким» на том простом основании, что его и не прельщает блеск «богатых» всяческими достоинствами, «громких» и «правильных» стихов. Голос истинного поэта и не должен звучать «в потомстве» громче, чем «в поколенье» звучала сама его личность, его душа. А ведь именно «в потомстве» у истинного романтика появляется шанс быть услышанным: творчество его предназначено не для того, чтобы «отразить» современность, а для того, чтобы «прорваться» в вечность или по крайней мере в будущее, где ждёт его пускай один, но истинный ценитель.